СкалыТисецкий Григорий1 "Проклят тот, кто стоит на палубе корабля в открытом море под небом, на котором нет ни облачка!", - сказал бы Гомер, очутившись в эту минуту среди изнурённой жарой команды. И он был бы прав: проклятие действительно обрушивалось на плечи стойких мужей, да с такой силой, что от тяжести бремени сгибалась спина - плечи уже не казались столь мужественными. Проклятие богов, проклятие Гелиоса. За что? Неужели за те минуты гибели Трои, охваченной огнём? Неужели за те крики, до сих пор звенящие в ушах?.. "Смотри небо, вот они - губители Трои. Под тобой они, небо. До тебя хотят дотянуться. Ослепи, раздави, разорви в память, небо…", - чуть слышный шёпот доносился с глубин моря. Но небо не внимало предостережениям и советам, у него свои счёты с гордецами. "Мы - всеобъемлющее! Мы - всевидящее. Мы сами принимающее решения!", - кричало оно. И крик этот нёсся палящими лучами, заглушая глубинный шёпот. Море затихало… Всё вокруг затихало. Лишь пустой черепаший панцирь, прыгая по деревянной палубе, издавал связанные звуки: "Тук - тук! Ну, погодите, убийцы! Ну, погодите, лгуны! Тук - тук - тук!" Панцирь был частью чего-то, что давно должно было кануть в прах, но кануло не полностью, что наполовину застрявшее в жизни, мозолило этой самой половиной глаза. Одиссей всматривался в сменяющие друг друга волны. Взгляд его напоминал взгляд ищущего человека, который потерял в своей жизни что-то очень важное, а теперь, замученный временем, пытается найти это что-то. Что же потерял Одиссей? Что он пытается найти? Неужели это что-то, такое желанное, сможет дать море, пожравшее немало кораблей и моряков? Неужели души утопших принесут это Одиссею однажды ранним утром и вложат в его потные руки? Взгляд печальной сладости воспоминаний… Взгляд смешавшейся солености слезы и капли морской воды… Жадный пожирающий взгляд. Он кажется шире пасти моря. Тогда, безусловно, сильнее.… Вскоре капитана утомила эта борьба с хранителем глубинных тайн, и он отвернул голову от моря. Тайное не было разгадано, потерянное не было обретено, а панцирь всё продолжал безосновательно угрожать, пытаясь в прыжке вырваться за пределы палубы. Или всё же имелись основания? Грязные, оборванные, старинные основания. Может не только сожжённая Троя, посягательство на божественное слово, но и рождение жизни сложило фундамент для оснований? Душевная неизлечимая наследственная болезнь… Как давно она проявилась у Одиссея? Одиссей не помнил. - Берег! - крикнул кто-то с палубы и закашлял. - Скалистый берег!
Капитан вновь взглянул на дерзкое море. Вдалеке виднелись скалы. Берег
был странным: у подножия скал белели правильные круглой формы камни,
придающие ему странный мистический вид. 2 Жил день. Солнце опаливало черепа на горьком берегу, отчего они приобретали ещё больший белый оттенок. Свистел ветер, разрывая черту границы между водой и сушей. Сирена, нагая, лёжа на спине, довольствовалась палящими лучами. Её слегка коричневая кожа не боялась злых шуток Гелиоса. Она явно была довольна. Прекрасная тварь слушала рассказы скрытых душ, заключённых в черепа. Это именно от них сирена узнавала темы для своих песен - сладостных ядов. Короткие рассказы про длинную жизнь… Такие до гениальности сложные рассказы про больно прожитую глупую жизнь… Неужели эти непонятные повествования о чужом существовании стоят молодых жизней? Сирена сама этого не знала. Порой в её женской голове появлялась мысль о пощаде, а четырёхкамерное сердце начинало стучать чаще, насыщая нечеловеческую кровь человеческой жалостью. Но ничего нельзя было поделать с непозволительным чувством, с дерзкими мыслями, кроме как уничтожить. Однажды, разомкнув веки, тварь пробудилась. Она была воплощением
красоты и совершенства. Она была богиней. Но никто тогда даже не заикнулся
об её божественном происхождении - ни ветер, ни вода, ни небо. Это
уже потом: взглянув в слепые глаза немого юноши и наполнив тело калеки
жизнью, сирена, наблюдая в этих самых исцелённых глазах штормы пульсирующего
моря, узнала всю правду. Тварь была разгневана. Юноша стал её первой
жертвой… Знала ли никчёмная мать, во что обойдётся богам и человечеству
её пролившееся девственная кровь? В тот зловещий момент ни крики роженицы,
ни желтый береговой песок ещё не впитали ответ на вопрос, лишь тишина,
потрескивая, медленно выливалась во всемирную злобу. Мать махнула
рукой и, обтерев бархатным лоскутом лоснящиеся груди, ушла, оставив
существо с непрорезавшимися глазами в холодном песке. К новорожденному
потянулись жидкие конечности моря.. Когда маленькое тельце погрузилось
в воду, взявшую на себя всю опеку, рот твари вобрал желание существовать.
И сирена стала существовать… В ней постепенно зарождалась месть… И тогда, когда ещё на этой земле, полной сегодня стервятников и мух, жили люди, Гелиос пускал свои горящие стрелы по береговой кромке. И тогда море отрыгивало древние предметы быта и военную утварь. И уже тогда вместе с кислородом распространялись всевозможные проклятия, насылаемые людьми друг на друга. Всё это было и сейчас, лишь только исчезли люди - а остров превратился в неприступную крепость коварной молодой богини. Самодовольной и часто сомневающейся богини… В один день, один из последних, на эти скалы взобрался смуглый человек с тёплой кровью. Он крепок и явно хотел узнать какую-то тайну. Человек взглянул на море и вопрошающе обратился с уже созревшим вопросом. Море странно, зловеще, прекрасно заблестело, и человек прочитал в этом блеске будущее. Заболели глаза - он закрыл их, но в голове крутилась, пропитавшая мозг картина: девушка, а может быть и женщина, корчась от страха перед собой, разрывает красивыми руками жёсткое баранье мясо. Потом та же девушка теми же руками ласкает мёртвое тело слепца. Затем маленький и ухоженный домик в глубине острова, и одинокий плач запятнанной, и лучезарное смеющееся солнце по другую сторону реальности… "Сирена!",- шёпотом проговорил человек и почувствовал жадное морское дыхание сзади себя. Он схватил крупный старинный камень и обернулся. "Сирена! Сирена!",- бездушно выпалил человек. В метре от него сжавшись, словно принимая оборонительную позу, стояла девушка из пророческой картины. - Что ты видел?- с испугом спросила сирена, покосившись на гладкий
камень. Она знала, что ему представилось что-то острое и резкое, сделавшее
его решительным. Она чувствовала это. В сирену зубами вцепился страх перед ещё не наставшим. "Я -
ведьма? Я, такая как те? Я сделаю что-то уму непостижимое? Я - смерть?
Я - тварь?.. Нет! Нет!.." Сирена ответила на злобу лица злобой
взгляда: Выражение лица человека нисколько не изменилось: по-прежнему серьёзное до равнодушия, со скулами странной лёгкой ненависти, оно пригревалось пророческими сомнениями. "О, Зевс! Что же я наделал!? Разве так должно было быть? Разве ты хотел этого? Разве я сам хотел этого?.. Но будущее… В конце концов она - уже ничто…" Немой слепец сидящий на мощной ветке тиса, чуть было не упал, протирая невидящие глаза. Он ещё помнил теплоту руки этой лучезарной девушки. И вот, ностальгически всхлипывая, слепец придумывал для себя новую жизнь. "Я расскажу о море... Я расскажу о ней…". Вдруг послышалась жалобная сирена пожарной машины - слепец вздрогнул. Машина нехотя остановилась у пригорка с рвущимся в небо тисом. Из кабины вышел безбородый пожарный лет тридцати, за ним другие. Он внимательно взглянул на сидящего, на дереве парня и матерно выругался, как ругают действительность пожарные, обозревающие беспомощных кошек с их когтями. К нему подбежала резвая старуха, вероятно армянка. Старуха начала горячо обсуждать с ним что-то, указывая рукой на ветку со слепцом. Пожарный одобрительно кивал головой, почёсывая подбородок. Затем он повернулся к своим сотрудникам и отдал профессиональное указание. Сотрудники засуетились… "Нет, - подумал слепец, услышав скрип пожарного камуфляжа, - Она слишком несчастна, чтобы рассказывать о ней!". Тут же родилась совершенно другая мысль: "Что, если я столкну этого человека, ползущего по лестнице, когда он приблизится ко мне? Он упадёт… Может быть, мне и вовсе не нужно было рождаться, чтобы я не сделал ничего недозволенного. Но пока я ещё ничего и не сделал… Глупо: был бы я достоин смерти ещё до рождения? А она?.. Всё-таки я напишу о ней… Богиня нежнейшей смерти сомнений…". Пожарный достиг цели. Слепец по-детски протянул к нему поцарапанные
руки… Сирена открыла глаза… Она языком слизала чуть подсохшую кровь рядом со ртом. Сирена провела рукой по голове в месте удара - швы сошлись. "Я - ведьма, - подумала она, - меня расстреляют, сожгут, надо мной поставят тысячи экспериментов в нацистских лагерях…"… Сирена подошла к краю скалы и взглянула вниз: на песчаном берегу покоилось обездвиженное тело. Буквально нескольких сантиметров не хватало, чтобы накатывающиеся волны достали до кончиков его пальцев. В глазах девушки появились слёзы: " Они бросали в неверных камни, но сами разбились о них. Они распинали воров и царей, но сами распяли себя на брелке-кресте…"… Сирена смотрела на волны, ища что-то. Что она искала? И могло ли море дать ей это? Она и сама не знала… Девушка обернулась и увидела молодого слепого парня. Он протягивал
свои тонкие игрушечные руки к ней. Сирена робко приблизилась - слепец
обхватил руками её прекрасную талию. Веки юноши приподнялись и девушке
представились белые, лишенные жизни глаза. Она взглянула в них и уже
не могла оторваться. Она увидела, как постепенно глаза начали приобретать
цвет - цвет морей, цвет весеннего неба… Сирену пробрала дрожь, но
юноша не выпускал её из своих объятий. Он на секунду сомкнул веки.
Разомкнув, их он уже был совсем другим: его тело скрывало тайну и
груз, неведомый сирене. Слепец тяжело вздохнул: - Я - муза муз! Я
- богиня богинь! Я - мать судьбы и тайны! Я твоя мать… 3 Греки заткнули уши. Одиссей был привязан к палубе. Корабль плыл. Капитан жалкой чайкой вглядывался в волны. "О, боги! Не дайте же закончиться всему вот так… Я ещё не получил всех ответов…", - внутри себя разрывал целлофановые стены Одиссей. Капитан жил эти минуты в полном молчании. Он ждал той самой минуты, когда дьявольская песня наполнит его сознание. Но этого не происходило… Вот корабль подошёл совсем близко к берегу - Одиссей затаил дыхание… Грек краем уха услышал женский плач. На берегу, прижавшись к камню-твердыне, стояла рыдающая девушка. Она стояла спиной к Одиссею, и он не видел её лица. Пространство разразил её резкий пронзительный крик: " Я ли это?..". " Жертва?", - подумал Одиссей и вдруг перед его глазами
предстал слепец, печатающий что-то на печатной машинке. Капитан забыл
о существовании девушки. Гелиос расстреливал планету светом. "Жара! Ужас! Проклятие!..", - воскликнул бы слепой творец Гомер, оказавшись в эту минуту на палубе деревянного корабля… Чтобы он сказал, спросил, встретившись лицом к лицу со своим героем? Неужели он бы молчал? Одиссея развязали. Грек постепенно начал приходить в себя. А пока
он ещё мельчайшей своей частичкой находился в том самом трезвом вселенском
опьянении, он безостановочно повторял: "Вселенная - я ли это?..".
|